Неточные совпадения
«Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной
девочки любовь?
И нынче — Боже! — стынет
кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей душой…
И наконец, на каком основании взял этот человек на себя право взвешивать мои отношения с этой
девочкой и швырять мне с пренебрежением мои деньги,
кровью и потом добытые для счастья этой же самой женщины?»
Он ставил банки, а старик портной, Кирьяк и
девочки стояли и смотрели, и им казалось, что они видят, как из Николая выходит болезнь. И Николай тоже смотрел, как банки, присосавшись к груди, мало-помалу наполнялись темною
кровью, и чувствовал, что из него в самом деле как будто что-то выходит, и улыбался от удовольствия.
Шел по улице волк и всех прохожих бил хвостом. Хвост у него был щетинистый, твердый, как палка: и то мальчика волк ударит, то
девочку, а то одну старую старушку ударил так сильно, что она упала и расшибла себе нос до
крови. Другие волки хвост поджимают к ногам, когда ходят, а этот держал свой хвост высоко. Храбрый был волк, но и глупый тоже.
Однажды летом я был на вскрытии
девочки, умершей от крупозного воспаления легких. Большинство товарищей разъехалось на каникулы, присутствовали только ординатор и я. Служитель огромного роста, с черной бородой, вскрыл труп и вынул органы. Умершая лежала с запрокинутою назад головою, широко зияя окровавленною грудобрюшною полостью; на белом мраморе стола, в лужах алой
крови, темнели внутренности. Прозектор разрезывал на деревянной дощечке правое легкое.
Мальчик горел, запихнутый в печь подальше, а баранья ляжка пеклась в той же печи, только поближе к устью, и у загнетки стояла робкая девочка-хозяйка, подбивая к огню хворост, а озорная гостья убирала хату, то есть засыпала сором и золою
кровь, пролитую на земляной пол, и металась, не зная, куда сбыть с глаз долой выпущенную из барана утробу.
Девочки до красноты терли мочалками шеи, в
кровь царапали зубными щетками десны, немилосердно палили волосы, сооружая какие-то замысловатые прически.
Сегодня она чувствует сама начало своего выздоровления… Ей лучше, заметно лучше, так пусть же ей дадут говорить… О, как она несчастна! Она слабенькая, ничтожная, хрупкая
девочка и больше ничего. A между тем, y нее были такие смелые замыслы, такие идеи! И вот, какая-то ничтожная рана, рана навылет шальной пулей и она уже больна, уже расклеилась по всем швам, и должна лежать недели, когда другие проливают свою
кровь за честь родины. Разве не горько это, разве не тяжело?
—
Девочка моя родная! Да разве я могу сердиться на тебя! Ни минутки не сердилась на тебя твоя мама, ни когда из дома пришлось отдать в пансион, ни когда о побеге твоем узнала! Тасечка, жизнь моя! Ведь у меня самой
кровью сердце обливалось, когда я, для твоего исправления, отдала тебя из дома. A ты, верно, упрекала маму?
Настенька опять —
девочка славная,
кровь с молоком, голосок соловьиный.
Пришли туда, а душегубы все вповалку, натрескавшись, лежат, где кто упал. С ними и пьяная баба. Обыскали их первым делом, забрали деньги, а когда поглядели на печку, то — с нами крестная сила! Лежит лесникова
девочка на вениках, под тулупчиком, а голова вся в
крови, топором зарублена. Побудили мужиков и бабу, связали руки назад и повели в волость. Баба воет, а лесник только мотает головой и просит...
Когда же майорская дочка покоилась на своем седалище, при ней находилась неотлучно на полу живая машинка, лет десяти
девочка, беспрерывным трением возбуждавшая в них обращение
крови.
Двенадцатилетняя дочка Петухова, Марфушка, была прехорошенькая
девочка и успешно училась в гимназии: «литературная»
кровь, видимо, в ней не говорила.
Она стала утешать
девочку, уверяя ее, что
кровь не есть еще признак серьезной или опасной болезни, и достигла своей цели.